Прочитал первый том собрания. Всего в нем десять книжек, и некоторые внушительные по объему. Этот можно назвать умеренным — больше пятиста страниц.

Взялся я за него ещё в апреле, когда сидел то ли на изоляции, то ли на полуизоляции. Полноценным отпуском те дни всё же не были, и не только потому что примерно раз в неделю, другой, ездил на завод, на разные пожарные спецработы, но главным образом оттого, что чуть не ежедневно приходилось справляться через вотсап: а что дальше? Такая вот неопределенность, что вся эта лафа может закончиться, грубо говоря, в любую минуту, как раз и добавляла пресловутую ложку дегтя. Впрочем, я сильно отвлекся.

Как бы то ни было, я постановил, что начну читать Пьецуха, понемногу, параллельно другим книгам. И это было очень мудрое решение.

Потому как, при всем восторге, в который я впадал всякий раз начиная очередной "сеанс" чтения, я совсем не уверен, что не ошалел бы от такой вкуснотищи, хлебая ее без остановки, все пятьсот сорок страниц подряд.

Теперь чуть-чуть предыстории. Имя Пьецуха я узнал в 88м году, читая интервью Геннадия Головина в "Литературке". Накануне он как раз сильно отметился повестью "Анна Петровна" в каком-то толстом журнале. Собственно, по этому названию я идентифицировал "гостя" редакции годы спустя, читая повесть в электронном виде. А тогда как-то пропустил мимо памяти его в общем-то простое имя. Зато имя Вячеслава Пьецуха запомнил хорошо. Геннадий Головин назвал его своим другом и, видимо, чувствуя себя кем-то вроде баловня удачи, посетовал, что в своей стране писателя не спешат печатать, в то время как французы…

Признание французских ценителей русской словесности вкупе с необычной фамилией возымело эффект. Я не то чтобы открыл охоту на книги непонятого автора, но взял его на заметку. И это тоже не замедлило сказаться.

Сначала я где-то купил малюсенькую белую книжицу из библиотеки "Огонька". Может, даже в киоске. И пытался читать ее даже в автобусах, следуя на работу. Книжица эта до сих пор у меня жива.

А вот сборник "Предсказание будущего" почему-то не сохранился. Хотя меня и поразил один рассказ оттуда — "Он никогда не сидел в тюрьме". Я, помнится, даже однажды пересказал его коллеге — как пример прикольной и немного садистской истории. Но зачем я сдал книгу в букинистический магазин или отдел, сейчас для меня загадка.

Возможно, я требовал тогда от литературы, чтобы это была непременно проза "большого стиля", как у Томаса Манна и Ницше или, с другой стороны, Набокова. Чтобы она не только сообщала мне нечто значительное, монументальное, планетарное, выводила бы на новые горизонты, но и меня самого делала бы каким-то другим, новым человеком, заставляла расти над собой, по выражению киношного персонажа. А прозе Пьецуха, теперь я понимаю, такие качества не присущи. Она — иная, не монументальная, не зовущая в некую даль светлую.

Читая сейчас рассказы писателя 70х — 90х годов я пришел к выводу, что главное их достоинство — очень живой, богатый на переливы красок язык. Который позволяет увидеть необыкновенное в самой обыкновенной ситуации и обычном человеке. Ну и фантазия автора, которая как универсальный ключ отмыкает замки на пути к тайнам повседневной жизни.

Подборка включает в себя некоторые известные мне рассказы. Например, "Прикладная демонология". И уже упомянутый "Он никогда не сидел в тюрьме". Но ещё больше оказалось рассказов неизвестных. Некоторые из них мне следовало бы знать.

"Воробьиная ночь", допустим. Это почти Бунин — только с усмешкой. Да почти про все эти рассказы хочется сказать — это почти Чехов! Но не совсем, конечно.

Усмешки, насмешки и даже издёвки здесь хватает. При том, что вообще-то Пьецух необыкновенно внимателен к жизни своих героев — почти всегда так называемых маленьких людей. К жизни внешней и, главное, к жизни внутренней.

При этом довольно часто сюжеты этих рассказов кажутся незавершенными. Что-то интересное начинается с этими маленькими героями, вроде бы развивается, а потом ничем не заканчивается. Писатель очередной своей усмешкой (или насмешкой) эту смазанную концовку и прикрывает. Понимаю, как это должно раздражать любителей "классического канона". "А что он хотел сказать?". Это и в печать, наверняка, трудно было пробить. Но ведь если бы автор каким-нибудь словесным финтом в конце эту нескладную историю не вытянул, мы бы так ничего и не узнали ни об этих странных людях, ни о их внутренней жизни, ни о их внешних обстоятельствах. А ведь, наверно, это как раз одна из задач литературы — не только прямо протестовать против тлена и забвения, но и бороться с ними исподволь — сохраняя такие вот неповторимые подробности непрестанно меняющейся, ускользающей, утекающей в прошлое жизни…

Открывая книгу, перелистывая страницы, снова и снова думал о том, что автора больше нет с нами; что он недавно ушел и, наверно, рано…

А ещё досадовал на тех, кто выполнил набор. Вряд ли рабочие в типографии надрывали животики, как у Гоголя, потому что рабочих никаких и не было. А вот отвратительные опечатки в тексте остались.

Русская литература переживает кризис – если не писательский, то читательский точно. Когда речь заходит о современной прозе, многие участники книжных форумов честно признаются, что продукции местных авторов предпочитают переводное, написанное за рубежом.

А ведь когда-то у русской литературы был век, который называли золотым! И это заграничные критики и читатели составляли из имён русских писателей тройки и четвёрки «великих». Впрочем, даже в советские времена, времена сильнейшей цензуры, появлялись книги, вызывавшие мощнейший отклик в читательских кругах; были авторы, которые смело претендовали на то, чтобы считаться властителями дум. Что случилось в последнюю четверть века?

Но это случилось не только с литературой, со всеми нами. Не в том ли дело, что СМИ, сначала газеты и телевидение, сейчас уже интернет, в течение этих десятилетий последовательно поднимали наш болевой порог. Если каждый день читаешь в сводках о том, как где-то на кого-то напали, ограбили, убили, изнасиловали или же просто устроили вселенский скандал, как эта информация должна сказаться на том, что несколько высокопарно принято называть «чувством прекрасного», «духовною жаждой» и проч.? Да, наверняка, найдутся и такие, у кого «свинцовые мерзости» мира сделают ещё более преданной и стойкой любовь к литературе – настоящей, к высокой и изящной словесности. Но как раз этим читателям будет непросто отыскать что-то подлинное в потоке явно коммерческого чтива, книг, ориентированных на определённые тусовки, даже на соискание конкретных премий; книг, пытающихся завлечь публику более или менее толково просчитанными экспериментами с формой; сочинений, откровенно эпатирующих обывателя древнейшим способом.

«Полёт шмеля» – книга, как по прочтении её представляется, во многом автобиографичная для автора. Жизнь поэта Леонида Поспелова, от детских лет и до седин, дана как бы с двух ракурсов. Главы, в которых повествование ведётся от первого лица, показывают героя в Москве второй половины нулевых и чередуются с главами, написанными в третьем лице, рассказывающими историю непростого, порой очень болезненного взросления Лёнчика Поспелова, сначала младшего школьника, затем рабочего, сержанта Советской Армии, студента Литературного института, молодого, а потом уже и не очень молодого советского поэта. Эти два потока повествования стремятся сойтись в один и в конце концов сливаются.

Показательно, что с младых ногтей Лёнчик Поспелов жаждал приносить пользу родной стране. Это желание не находило тогда никакого другого выражение, кроме как – быть примерным пионером, активистом совета дружины школы. В книге как раз и показано, как такое незамутнённое, искреннее стремление обламывается при столкновении с реалиями жизни – миром, в котором правят различные паханы; где власть гопоты на поверку оказывается сильнее власти совета дружины. Можно сказать, Лёнчику ещё крайне везло в жизни – потому что он встречал в ней и людей совсем другого толка. Таков, например, руководитель кружка авиамоделирования, недавний политический «сиделец» Алексей Васильевич, много чему научивший юного пионера, затем комсомольца, открывший ему на многое глаза.

Может быть, этот не оставивший по себе книжной премудрости мудрец (таких на самом деле всегда было много на Руси) более других повлиял на формирование личности будущего поэта Леонида Поспелова. Потом будут и другие встречи, не столь продолжительные, быть может, но оставившие свой след в жизни героя. Среди прочих особенно ярким показался эпизод, в котором студент Литературного института Поспелов, пропесочиваемый на семинаре, получил неожиданную поддержку другого студента этого же ВУЗа – … Николая Рубцова! Автор нарисовал не гламурный, не благостный портрет русского поэта, человека колючего, неуживчивого, но не поступающегося своими убеждениями ради сиюминутных выгод, в угоду моде. «Держись, братишка. Пиши, никого не слушай» и «Всех выслушивай, а слушай только себя» – такие наставления даёт он герою.

Тема паханов, служащих выше сидящим паханам, и гопоты, с легкостью трансформирующейся в «защитников порядка», с подсказки умудрённого жизнью Алексея Васильевича осознанная юным пионером Лёнчиком Поспеловым, не оставит его в дальнейшей жизни, всё ярче, всё более весомо, грубо и зримо будет разворачиваться перед ним впоследствии, превращая поэта, желавшего, быть может, оставаться только зрителем, созерцателем, «свидетелем эпохи», – в прямого участника далеко не изящного и не возвышенного действа. Игры, что ведётся противником вовсе не по правилам fair play , и цена поражения в которой порой, быть может, не меньше, чем жизнь, dear life , как опять-таки говорят англичане. Герой не из книг, а на практике узнает омертвляющее действие подлости и предательства.

Потому роман обжигает – как и должен обжигать настоящий роман о современности, которая не завершена, не закончена, которая рождается у нас на глазах.

Впрочем, «Полёт шмеля» ещё и волнует, и захватывает своими перепитиями. Он населён живыми людьми – узнаваемыми и неожиданными. Таков прежде всего сам главный герой – отличающийся не только обострённой совестью, порой толкающий его на взрывные, казалось бы, безрассудные поступки, но и ярким жизнелюбием. Не селадон, как он говорит о самом себе, но и вовсе не монах-схимник. Отношения между мужчиной и женщиной показаны в романе удивительно бережно и честно – без ханжества и пошлости. Автору удалось здесь пройти по тому «лезвию бритвы», с которого сорвались многие другие писатели.

А ещё роман перекликается с отечественной классикой. Хотя бы одним своим названием. Подобно тому как Валентин Катаев дал название своей книге по известному стихотворению Лермонтова, Курчаткин задал музыкальную тему своему произведению. «Полёт шмеля» – композиция эта сопровождает героя с юных лет и не оставляет в пору глубокой зрелости.

Поспелов, как уже сказано, поэт. Но вот пример его поэтического творчества приведён всего один. Это стихотворение «Песенка стрельцов», вокруг которого на протяжении романа нагнетается флёр значительности. Увы, когда оно непосредственно предъявлено читателю, происходит осечка, – выглядит сие произведение вовсе не столь впечатляюще, как настраивали читателя все эти аллюзий, упоминания, разговоры о нём (в том числе и на семинарском разборе-разносе, в ходе которого так неожиданно вступился за Поспелова сам Рубцов).

И это, быть может, единственное «слабое звено» романа, удивительным образом закольцованного, – ведь зачин и финал его перекликаются, вызывая в душе читателя особый резонанс.

Сборник вышел в 1995 году в издательстве "Квадрат" в серии "Современный российский детектив". Потому, хотя бы только глянув на обложку, я, если честно, не ожидал от этой подборки ничего особо великого. Тем более, что в неё входит и ретро-детектив "Приговор Исполнительного Комитета", который впечатлил меня не сильно. Но всё оказалось совершенно не так, как я предполагал, совершенно не так. Всё на самом деле оказалось гораздо лучше!

Первые три можно отнести к так называемым ретро-детективам. В повести "Стрельба..." действие происходит в 1960 году в некоем областном центре Н., где-то в степной зоне, в Азии. Речь идёт об убийстве старшеклассницы...

Сразу надо отметить, что когда аннотации утверждают, что детективы Головин писал не типичные, не стандартные, то аннотации эти говорят полную правду. И в частности, когда я начал "Стрельбу...", то сразу отметил и довольно не банальный зачин действия (как бы немного сбоку), и психологизм, более характерный для нормальной прозы, и чисто головинский стёб, хотя и не столь ярко выраженный, как в "Дне рождения покойника", допустим.

А то, как развитие сюжета пошло дальше, так это меня и подкупило и захватило. Финал же вообще оказался философским, ёмким, кратким. Этой емкости автор добился буквально одним абзацем — одним-двумя предложениями. Почти, как в "Анне Петровне", в завершении которой такой же смысловой емкости Головин достиг вообще в одной фразе...

Не типичны детективы Головина ещё и тем, что они друг друга не повторяют. Все они — совсем разные истории. В частности, "Миллионы с большими нулями" — тоже ретро, но это уже Гражданская война, Петроград, на который наступает Юденич. Здесь ЧК расследует дело о похищенных ценностях "на миллионы с большими нулями" (в условиях тогдашней инфляции). И опять — интереснейший психологизм персонажей, неожиданные повороты сюжета, замечательный язык.

Четвертое сочинение сборника "Нас кто-то предаёт" оказалось фантастикой. Чем-то повесть похожа на булычевского "Журавля в руках". Здесь пятнадцатилетний мальчишка Тимур Далматов тоже неожиданно получает доступ в некий параллельный мир, живущий по законам Средневековья, если не древнее. Только у Головина это как бы реальная древность — в том плане, что кое-какие свидетельства о ней имеются в местном краеведческом музее. Т.е., хотя страна, город, исторические лица и вымышленные, но в рамках повести — это как бы нечто действительно существовавшее.

Впрочем, только лишь к походам в прошлое и обратно фантастика здесь не сводится. У одного из тех древних владык, в дела которого вмешивается Тимур, есть стая так называемых зверолюдей, которых вывел придворный алхимик. Эти зверолюди неимоверно страшны, но тоже имеют "ахиллесову пяту" — подобно гипнозу действует на них мелодия колыбельной, которую они слышали в глубоком младенчестве. Впрочем, не только на них, как оказалось, распространяется власть этой мелодии.

Вообще, нельзя не признать, что Головин умеет интересно фантазировать, умеет создавать реальность, которая будоражит воображение... Да и кроме того, повесть "Нас кто-то предает" — это ещё и молодёжная проза, потому что хорошо, убедительно рассказывает о подростках.

А повесть — или даже роман — "Чёрная полоса" — это уже реальность, которую нет необходимости как-то придумывать, создавать и т.д, потому что это вообще реализм. Это рассказ о современности — на момент написания. Эту современность, конца 80-х — начала 90-х надо было просто знать. Головин знал её и рассказал о ней и страстно, и пристрастно.

Это практически исповедальная проза. Почему-то подумалось, что многое-многое из нескладной судьбы журналиста Дмитрия Проклятикова — ранее известного по публикациям в прессе как ДэПроклова, старые знакомцы так его и зовут — автор сам прошёл, в собственной жизни. Но он пишет не об ангелах — о людях. И всё равно, если и не любит всех этих небезгрешных людей, то по крайней мере — сострадает им. Это рассказ о чёрной полосе, но не чернуха. Проза с элементами боевика — и при том не про очередного супермена, а про человека где-то и слабого, нерешительного, не способного переступить...

Не таков его антипод — главный антигерой. Этому персонажу автор не сострадает и не сочувствует. Густо негативная личность. — Делаю такое небольшое уточнение, чтоб не подумалось, что автор впадает в некое сюсюканье.

И может быть, единственный недостаток этого романа — за присутствие в сюжете нескольких временнЫх планов я бы и назвал это сочинение романом — так вот, переходы из одного времени в другое происходили порой столь резко, что лично мне приходилось напрягаться, чтобы понять, где здесь грань, о чём, собственно, пошла речь, почему вообще вдруг такой антураж и обстоятельства возникли, если только что всё происходило в иной канве, в иных декорациях. То есть постмодернизм какой-то, почти. Но при чтении "Улисса" в переводе Сергея Хоружего переходы, помнится, и повнезапнее были, так что почему бы нельзя отдаться воле некоего потока свободного повествования и русскому писателю Геннадию Николаевичу Головину? Отличный был писатель, жаль, прожил маловато по нынешним меркам — всего-то где-то 62-63 года — и опубликовал не так много. Мы бы еще почитали, читать его интересно, он был разнообразен, горазд на выдумку, на новизну — как Пушкин, как советские классики 20-30-х годов, не замыкавшиеся в одном жанре, в одной теме.